Интересно, считает ли он ее красивой? Что он думает о немного неправильной форме ее носа, о небольшом пятне на лбу? Или он пока только осваивается с контурами и формой ее лица, пытается запомнить, зафиксировать их в памяти? Несколько ранее Луис говорил ей, что настоящий художник воспринимает окружающий мир как картину, как бесконечное множество углов, линий и контуров, как движение, которое можно остановить и перенести на холст. Айрис было не совсем понятно, как это возможно – остановить движение, и ей захотелось расспросить его об этом поподробнее. На мгновение Айрис почувствовала себя маленькой девочкой, которая, держась за руку матери, засыпает ее множеством вопросов: почему голуби летают? почему сахар продают большими желтыми головами? почему небо синее? – но вспомнила, что ее-то собственная мать всегда отвечала ей одинаково: успокойся, не вертись, замолчи, бери пример с Роз. И так без конца… Разумеется, это были никакие не ответы, просто матери хотелось, чтобы Айрис оставила ее в покое.

Нет, думать о Луисе было не в пример приятнее, чем о родителях, и Айрис снова сосредоточилась на художнике. Она спрашивала себя, глядит ли он на всех своих натурщиц одинаково – с мягкой улыбкой, словно он только что придумал какую-то забавную шутку, – или нет? Случалось ли ему обнимать своих натурщиц и задирать им юбки, как поступал ухажер Роз? На мгновение Айрис представила, как Луис целует ей руку, как прижимает к губам ее пальцы, но постаралась поскорее прогнать эту мысль. Вместо этого она стала думать о том, как критики будут восхищенно замирать перед ее изображением и как родители станут гордиться ею: «Портрет нашей Айрис выставлен в Королевской академии! На днях его продали за…». (А кстати, за сколько можно продать картину? За десять фунтов? За двадцать?… Этого Айрис не знала. Надо будет не забыть спросить у Луиса, решила она, хотя, возможно, это вульгарный вопрос.)

Карандаш Луиса снова забегал по холсту – шурх, шурх, шурх. Из угла студии донесся скрежет мастихина Милле – напоминание о том, что он тоже здесь. Краешком глаза Айрис видела белое пятно – человеческий череп, с которого делал наброски второй художник. Когда она впервые увидела череп, то сразу подумала о том, как мог выглядеть человек, которому он раньше принадлежал, – как он ел, как хмурился, как смеялся. Впрочем, эта мысль заставила ее содрогнуться. Когда-то этот человек был жив, а теперь его череп – всего лишь объект, который можно набросать углем или карандашом. Натюрморт, вспомнила Айрис слово, которое она слышала еще в школе. Мертвая натура…

Снаружи грохотали колеса экипажей и карет, превращавшие слякоть в грязь. Выпавший утром снег сохранился только на подоконниках и отчасти на крышах, хотя там он посерел от сажи. Громко пел какой-то мужчина, а торговка фруктами визгливо кричала: «Лимоны! Кому лимоны?! Всего пенни за штуку!» Роз сейчас, наверное, в лавке, подумала Айрис, сидит и шьет, с трудом протыкая иглой плотный бархат. Казалось, у всех были свои дела, своя жизнь, и только она одна торчала здесь, как фонарный столб, не смея пошевелиться. Впрочем, по большому счету Айрис ничуть не жалела о том, что согласилась позировать. В конце концов, она же хотела познакомиться с настоящими художниками и, быть может, чему-то у них научиться. И она своего добилась.

Вчера, после того как Айрис вернула мраморную руку в Британский музей, она направилась прямиком на Шарлотт-стрит, где Луис и его сестра сняли для нее крошечную квартирку в мансарде. Колвилл-плейс находилась совсем рядом, а значит, после сеансов Айрис не нужно было тащиться через весь город, чтобы попасть домой. Хозяйка пансиона отперла ей дверь квартиры, вручила ключи и удалилась, и Айрис с замирающим сердцем вошла внутрь. Только сейчас до нее в полной мере дошло, что значит иметь собственную кровать в своей собственной комнате, а также собственные умывальник и комод.

Устраиваясь на новом месте, Айрис вынуждена была зайти к Луису, чтобы позаимствовать пару свечей. Кларисса, которая как раз навещала брата, вернулась на Шарлотт-стрит вместе с ней, захватив немного угля и растопку для крошечной железной жаровни. Вместе они чистили и скоблили грязную облицовку стен, мыли дощатый пол и полировали мягкой тканью медные украшения на кровати. Клариссе эта работа была не в новинку – так, во всяком случае, она сказала, и Айрис не усомнилась в ее словах, поскольку сестра Луиса не только ловко орудовала щетками и тряпкой, но и ни на секунду не закрывала рот, увлеченно рассказывая о брате, о его картинах, об их матери, о благотворительной работе, которой занималась ее новая знакомая, обучая бывших падших женщин домоводству и шитью. Наконец Кларисса ушла, и Айрис постаралась внушить себе, что сама-то она вовсе не падшая женщина и не содержанка, как, несомненно, сказала бы Роз, если бы оказалась сейчас здесь, в мансарде. «Рабочее место проститутки!» – вот что бы она сказала, если бы увидела медную кровать и чисто вымытый пол, который Айрис застелила недорогой, но очень красивой на вид циновкой. Ах, Рози, Рози…

Вздохнув, Айрис пересекла комнату (для этого ей понадобилось сделать всего три шага) и, остановившись возле окна, стала смотреть на улицу. Вскоре ей на глаза попалась молодая девушка, которая, переговорив о чем-то с одетым во фрак мужчиной, взяла его под руку и повела к повороту в неприметный переулок. Что такое вообще эти светские приличия, спросила себя Айрис, провожая парочку взглядом. Хозяйка пансиона с самого начала заявила ей, мол, никаких гостей-мужчин она не потерпит, так что Айрис могла быть спокойна хотя бы в том отношении, что она поселилась не в борделе. И это ее более чем устраивало. Сама она за всю жизнь даже ни разу не целовалась с мужчиной, тогда как Роз и ее «джентльмен»…

Гнев на сестру и ее лицемерие помогли Айрис справиться с чувством вины. Бросившись на кровать, она спокойно уснула и проснулась, только когда за окнами было уже совсем темно.

***

– Ну вот, так гораздо лучше, – сказал Луис, доставая из коробки уголь для рисования. – Я вижу, ты уже научилась стоять неподвижно. Так держать!

– Я изо всех сил стараюсь подражать твоей мраморной руке, – с самым невинным видом откликнулась Айрис.

Луис ничего не ответил.

– Скажи, эта мраморная рука была намного больше, чем моя?

Снова молчание.

– Может быть, можно ее как-то измерить? Скажем, если бы я приложила к ней ладонь…

– Возьми да посмотри сама! – отозвался Луис из-за мольберта. – Она вон там, на полке.

Айрис повернула голову. Мраморная рука как ни в чем не бывало лежала на прежнем месте.

– Но… как?!

– Это была отличная проделка, – сообщил Луис. – Сначала я обыскал весь дом и, признаюсь, мне было очень не по себе. Все-таки музейная вещь!.. Но потом я вспомнил, как ты ею восхищалась, и все понял. Я знал, что ты, скорее всего, попытаешься ее вернуть, причем сделаешь это вчерашним утром. Я устроил возле музея засаду, и моя догадка довольно скоро подтвердилась. Как только ты перестала швырять на мостовую бумажки и удалилась, я достал руку с помощью длинной ветки и вернулся домой. Вот так, дорогая моя Айрис!..

– Но ты… – начала было она, но Луис по-прежнему прятался за мольбертом, и Айрис не видела его лица.